Помню с детства, что родители часто ссорились. Вот мама что-то резкое говорит отцу, он уходит, потом возвращается, они обнимаются и стоят так молча. Я вклиниваюсь между родительскими коленями и обнимаю их тоже. Так хотелось, чтобы они поскорее помирились...
Как это ни покажется странным, своим рождением я обязана революции. Не будь ее, мои родители, драматург Алексей Арбузов и актриса Анна Богачева, так и не встретились бы. Они были из абсолютно разных социальных слоев: отец из дворян, а мать из крестьян.
Вообще, отец не любил рассказывать о своем детстве. В советскую эпоху это было не принято. Своего папу, Николая Кировича Арбузова, он называл «странным человеком». Дедушка был родом из довольно обеспеченной дворянской семьи, но часто влезал во всякие финансовые авантюры и все время разорялся. Одно время работал драгоманом, то есть переводчиком с турецкого при посольстве в Константинополе. Писал неплохие рассказы в тургеневском духе.
Бабушка, Надежда Владимировна, была наполовину гречанкой. Ее фамилия по отцу звучала так — Мандражи, а по матери — Вышеславцева. Отец бабушки был небогатым дворянином, инженером, род его происходил из городка Филипопули где-то на Ионических островах. В семье существовала легенда, что дед нашей бабушки был капитаном дальнего плавания и в конце XVIII века получил огромную премию за перевоз православного храма с острова на материковую часть. Эти сокровища хранились в одном английском банке, дед завещал их не прямым наследникам, а тем, кто будет жить лет через сто. За два века вклады возросли многократно, и владельцы банка не были заинтересованы в поисках наследников. А потом и сам банк куда-то сгинул. Мой отец всегда смеялся, когда в семье заходил разговор об этих несметных богатствах. Вот у таких родителей и появился на свет будущий драматург Алексей Арбузов. Жили они в Петрограде.
В канун революции дед неожиданно ушел из дома и вернулся к детям от первой семьи. Папа на всю жизнь запомнил, как его отец уезжал на извозчике, прощально махнув рукой. Больше он его никогда не видел. Бабушка, с одной стороны, ревностно чтила церковные обряды, а с другой — увлекалась спиритизмом. Она уже тогда серьезно заболела душевной болезнью, у нее появились какие-то странные идеи. Например, она считала, что ее единственный сын от Бога, он чуть ли не мессия, и дико его разбаловала. В голодное время продавала вещи, чтобы кормить Асю (так звали маленького папу в семье) халвой. В конце концов она оказалась в психиатрической больнице.
Началась революция, и жизнь резко изменилась. Мальчик, за которым с детства ходили няни и три гувернантки, остался один. Отец семью бросил, мама в клинике. Куда ему, бедному, податься? В их большую квартиру подселили жильцов. Вначале сироту подкармливал дворник гороховым супом. Потом девятилетний мальчик вообще оказался на улице: бегал в цирк шапито на бои борцов, колол дрова, спал где придется, неизвестно чем питался, воровал с беспризорниками и попал в колонию для малолетних преступников.
Асю нашла его родная тетка Вера и забрала к себе. Именно она привила мальчику любовь к театру. Папа даже одно время занимался балетом. Она стала делать из него человека. Но мне кажется, что это тот самый случай, когда человек сделал себя сам. Без образования, «совсем пропащий», Алексей Арбузов стал драматургом со всемирно известным именем, лауреатом Государственной премии СССР. Его пьесы «Таня», «Иркутская история», «Мой бедный Марат», «Старомодная комедия», «Жестокие игры» шли и до сих пор идут на отечественных и мировых сценах.
А ведь папа окончил только театральную школу-студию Гайдебурова и Скарской, имея за плечами всего три класса гимназии. Помню смешной случай. В стране началась перепись населения. К нам пришел переписчик. Всех опросил, дошло дело до папы.
— Алексей Николаевич Арбузов. Из служащих, — заполняет он анкету. — Образование? Школу окончили? — спрашивает у папы.
— Да нет...
— Профессия?
— Писатель-драматург.
Переписчик послушно пишет: «Неграмотный. Писатель-драматург». И при этом Алексей Арбузов был одним из самых высокообразованных людей своего времени! Он прекрасно разбирался в живописи. Все из-за границы возили шмотки, а он альбомы по искусству. Мог часами с нами, детьми, их разглядывать.
Мы с братом Кириллом — от второго папиного брака. Первая его жена, Татьяна Алексеевна Евтеева, была очень красивой. Именно ей посвящена знаменитая пьеса «Таня». Тетя Таня училась у Мейерхольда. Играла, говорят, неважно, зато позировала Дейнеке и Пименову. Молодые супруги снимали полуподвальное помещение без мебели, папа вместо письменного стола работал за большим подоконником. Их новорожденный сын спал в корзине из-под белья. «Выгуливали» Никиту на том самом подоконнике, где голодный Арбузов писал пьесу «Сердце». Впрочем, она не имела успеха. Он пришел позже — с комедией «Шестеро любимых».
К несчастью, Никита умер в младенчестве, в 1935 году родилась наша сестра по отцу Галя. А в 1939-м папа ушел от тети Тани к моей будущей маме, актрисе Анне Богачевой. Ну что поделать, он был натурой страстной и абсолютно внесемейной.
С мамой он познакомился на репетиции «Тани» в Театре революции. Отец сидел в зале, уткнувшись в пьесу. А мама с массовкой вращалась на крутящейся сцене. И вдруг, не удержавшись, упала. За ней повалились все. Режиссер остановил репетицию, а папа невольно бросил взгляд на возмутительницу спокойствия. Потом он в шутку ей сказал: «Не думал, что в наше время есть девушки, которых надо похищать!» — не подозревая, что эта фраза станет исторической для нашей семьи.
Аня была ученицей Мейерхольда. Когда она поступала в его студию, Всеволод Эмильевич был так впечатлен, что сказал Райх: «Зина, посмотри, такие девочки встречаются раз в сто лет!» Потом учителя арестовали, всех его учеников перевели в училище при Театре революции. А в студию Арбузова — Плучека ее привел Александр Гладков, папин друг.
Можно сказать, что мои родители познакомились по-настоящему в квартире Валентина Плучека. В этот день отец был на футболе. Приехал к другу в ужасном настроении — любимая команда «Спартак» проиграла. Когда ему представили маму, он ее не узнал, скользнув равнодушным взглядом. Она подумала: «Наверное, я ему не понравилась». Естественно, молодая актриса мечтала получить роль в пьесе «Город на заре». И вдруг на репетиции получает записку: «Если мы сейчас не уедем вместе в Ялту, я умру!!!» И они помчались на юг, а когда вернулись, папа у служебного входа театра сделал ей предложение. И через девять месяцев родилась я.
Однако папа ушел от жены не сразу, а через какое-то время. Мамины «старорежимные» родители были в шоке: дочь живет с женатым человеком, да еще от него есть ребенок! За мамой ухаживали Зиновий Гердт, Исай Кузнецов. Мать ее журила: «Вон какие у тебя кавалеры, а ты с женатым связалась!» Расписались они лишь в 1950-м, уже перед рождением моего брата Кирилла.
В войну студия Арбузова и Валентина Плучека была отправлена как фронтовой театр на передовую. Жена Гладкова, актриса Тоня Тормозова, играла главную героиню в «Парне из нашего города», но неожиданно с ними не поехала. Мама за одну ночь выучила ее роль.
В эвакуации Плучек познакомился с Зинаидой Дмитриевой и женился на ней. Зинаида Павловна очень ревниво относилась к маме, потому что сама была актрисой. После спектакля во всех гримерках слышали возмущенный крик Зины Плучек: «Говорили, она примадонна! Да она и сыграть-то толком ничего не может!» Разразился скандал. Плучек с женой ушли из студии. И практически на этом история их фронтового театра закончилась.
Однако дружить отец с Плучеком не перестали. По окончании войны он с Зиной даже жил у нас первое время. Но такой дружбы взахлеб, как в юности, уже не было.
В 1945-м мы вернулись в Москву и сняли шестиметровую комнатку-пенал в доме номер двадцать восемь по улице Горького. В этой комнатке собирались студийцы, друзья. Репетировали и даже жили. В тесноте, да не в обиде! К нам часто приходила со своей дочкой Маргарита Алигер. Маленькая девочка звала моего папу Арбузкой. Алигер где-то рассказывала, что однажды прошла через кухню в полутемную комнату папы и ей навстречу выбежала огромная крыса.
В комнатке стояли родительский диван и письменный стол, за которым мы ели и работал папа. А ночью из стола выдвигали ящик и в нем я спала. Наши соседи были настоящими уголовниками по фамилии Налетовы. Папаша с гармошкой, в валенках и пальто поверх трусов, и сынок, периодически возвращавшийся из тюряги. Их радостные встречи переходили в поножовщину.
В доме напротив по улице Горького тоже в коммуналке жила первая папина жена. Когда тетя Таня уехала с Галкой работать в театре в Гродно, нам сказали, что ее две комнаты пропадают и туда надо срочно вселиться. Что мы и сделали. В той, которая поменьше, папа устроил кабинет, а жили в большой. Вдруг возвращается в Москву тетя Таня с Галкой — не сложилось у нее в Гродно. Конечно, мы потеснились и стали жить все вместе, перегородив большую комнату.
С Галкой мы дружили, я ее слушалась — все-таки сестра на пять лет старше. Галя до школы учила меня читать, ставила отметки. Помню такой эпизод. В нашей коммуналке жили старухи — бывшие владелицы всей этой площади, и у них в коридоре стоял огромный сундук. Галка сажала меня на него и строго приказывала:
— Варвара, повторяй за мной!
Я, чувствуя подвох, все же подчинялась.
— Сталин...
Я:
— Сталин.
— Это...
— Это...
— Гитлер!
Я шепчу, не смея ослушаться:
— Гитлер.
А Сталин был еще жив! Один раз, услышав это, папа в ярости дал Галке подзатыльник: «Не морочь ребенку голову!» Но дух свободы он из нее так и не выбил. Галя поступила в Литературный институт, откуда ее выгнали за «антисоветскую деятельность и создание сионистской организации». В этой организации, кстати, не было ни одного еврея!
Мама относилась сложно к тому, что живет в одной квартире с бывшей женой мужа. Она страшно ревновала отца. Тетя Таня, бывало, весело кричит из-за перегородки: «Алешка, иди к нам борщ есть!» Папа шел, а мама переживала. Хотя ревновать было нечего — там уже все давно закончилось. Но она все накручивала себя, воображала...
Только когда у тети Тани появился муж, писатель Константин Паустовский, немного успокоилась. В семье его все звали К.Г., а отец — Константином Георгиевичем. Тот был все же старше папы и много старше тети Тани. Паустовский оставил все — квартиру, дачу — прежней семье и пришел к ней жить, как говорится, в одной кепке.
К.Г. уже тогда считался классиком, очень известным писателем. Преподавал в Литературном институте. Однако отношение властей к нему всегда было скорее настороженным, ведь он не писал ни о стройках коммунизма, ни о подвигах советских людей. Зарабатывал Паустовский копейки. Когда в 1946-м вышли «Далекие годы», его обвинили в воспевании царской России и перестали печатать. Дело было, по правде сказать, не только в «Далеких годах». Сталин начал кампанию против разводов, и Паустовский попал под удар. Им приходилось трудно. Летом на даче, которую мой папа снимал в Переделкино, К.Г. приучил тетю Таню к рыбной ловле, они ели рыбу три раза в день — тем и спасались.
Но у К.Г. страха не было. Он жил по принципу: главное — держаться подальше от власти. А мой папа был напуган на всю жизнь. Когда в 1930-м его пьесу «Класс» разнесли в прессе в клочья, он убежал из Ленинграда в Москву. Они с Паустовским были разными, но тем не менее отношения сложились нормальные, человеческие. Даже несмотря на мамину глупую ревность, они дружили семьями.
Я помню случай, который произошел еще до женитьбы Паустовского на тете Тане. Сразу после войны у папы случилось прободение язвы, врачи сказали, что надежды нет. Рыдающая мама встретила по дороге домой тетю Таню и все ей рассказала.
— Бежим в больницу, надо спасать Алексея! — закричала та.
— У меня маленькая Варя одна дома, — растерянно ответила мама.
У нее всегда в таких случаях опускались руки. Тетя Таня помчалась в больницу и нашла врача, который взялся оперировать отца.
Первым, кто пришел к нему после операции, был Паустовский. Он принес другу карандаши и тетради: «Пишите, работайте!» К.Г. прочел небольшую автобиографическую повесть отца и был ею очарован: «Вам надо бросать театр. Вы прирожденный прозаик!» Кто бы мог тогда подумать, что он вскоре окажется в нашей семье...
Это ведь папа познакомил свою жену с Паустовским. Они до войны отмечали Новый год в Ялте. Случайно встретили на набережной К.Г. Папа с воодушевлением воскликнул: «Таня, иди сюда, я тебя познакомлю с необыкновенным писателем и человеком!» Она была поклонницей творчества Паустовского, но совсем не ожидала увидеть страшно надменного человека, застегнутого на все пуговицы. Он на курорте был в галстуке! Уже тогда тетя Таня понравилась Константину Георгиевичу. В это время та расходилась с моим отцом, а Паустовский забрасывал их комнатку огромными букетами. Эти цветы вызывали у папиной компании — Плучека и Гладкова — взрывы хохота. К.Г. им всем казался пожилым человеком, ему было сорок восемь.
Когда Паустовский и тетя Таня поженились, наша семья стала еще больше. Константин Георгиевич поселился у нас, они с Галей жили за перегородкой. Сначала родился Алеша Паустовский, а через три месяца мой брат Кирилл Арбузов. Один заорет — другой тут же подхватывает. И сна как не бывало. Так весело и жили за шкафами! Одно время, когда стало совсем тесно, меня переселили к соседке. Только в 1954-м семья Паустовских вместе с Галкой, ее бабушкой и маленьким Алешкой переехала в высотку на Котельнической набережной.
Папа часто говорил: «Знаете, какая у меня мечта? Чтобы все мои жены, дети и их семьи жили вместе». Прямо как у Феллини с Бергманом, ни больше ни меньше. Алешка Паустовский ездил с нашей мамой и Кириллом на море отдыхать. Тетя Таня с удовольствием отдавала сына на воспитание нашей строгой маме. А летом мы встречались на папиной даче в Переделкино. Помню, как он заставлял нас бегать по скошенной траве: впереди отец, за ним мама, потом Галя и я. Бежала сзади и ныла, за это отец называл меня нытиком-маловером. У меня здорово были исколоты ноги. Вдобавок надо было окунуться в пруд, который по утрам покрывался тоненькой коркой льда. Папа хотел, чтобы мы росли спортивными. Сам до старости плавал в море при температуре пятнадцать градусов, за что друзья прозвали его драматургом-моржом.
Отец запрещал нам с Кириллом делать три вещи: смотреть телевизор, играть в карты и читать журнал «Огонек», где редактором тогда был печально известный своими политическими агитками драматург Софронов. Отец считал это все очень разлагающим. Кирилл на даче бегал в сторожку, где жил шофер с семьей, и тайком смотрел телевизор. Папа обожал музыку и футбол. Он брал меня на стадион с пяти лет и заставлял громко кричать: «Вперед, красненькие!» Его команда «Спартак» играла в красной форме.
Я часто задавала себе вопрос: к кому из них раньше пришла известность — к Паустовскому или Арбузову? Популярность Паустовского в Советском Союзе была огромной в шестидесятые годы. Помню, Галя с тетей Таней и отчимом поселились в Тарусе. На противоположном берегу реки Тарусы с утра ходили поклонники с биноклями, чтобы посмотреть, как живет знаменитый писатель. Участок был голым, ему приходилось передвигаться между домом и беседкой бегом. А однажды, увидев на участке приезжего журналиста, К.Г. спрятался в кусты.
В 1964 году в Москву приехала Марлен Дитрих. В рамках мирового турне она давала несколько концертов. Мы с Галкой и Паустовским, несмотря на то что он только вышел из больницы, пошли на концерт его любимой актрисы. Журналисты из зала спросили Дитрих, знает ли она кого-то из советских писателей. Актриса ответила, что очень любит рассказ Паустовского «Телеграмма» и мечтает с ним познакомиться. Смущенный писатель вышел на сцену, он собрался поцеловать Дитрих руку, но та вдруг встала перед ним на колени. У нее было очень узкое платье, она не могла подняться, Паустовский пытался ей помочь, тут еще его врач громко крикнул, что ему надо в постель. Зал захохотал. На следующий день Марлен прислала ему фотографии с автографом, а К.Г. ей — свои книги.
А отец получил известность в 1954-м после успеха драмы «Годы странствий». До этого его пьесы фактически были под запретом. Папа не работал, лежал в депрессии на диване. Мы жили на зарплату мамы — актрисы вспомогательного состава Театра Ермоловой. Как родители выкручивались, не представляю. Маме пришлось отказаться от нашей домработницы — платить было нечем. Помню, как я приставала к отцу:
— Купишь, папа?
Он отвечал:
— Купиш уехал в Париж!
Я не понимала, что это такое, и все время наивно спрашивала:
— А Купиш приехал из Парижа?
Папа попросил маму отнести в театр его пьесу «Годы странствий». Режиссер долго бегал от нее, а потом заявил: «Анна, да там нет ничего интересного!» И мама обиделась, тем более что в пьесе была роль для нее. Она решила уйти из театра, папа поддержал. Правда, потом всю жизнь об этом жалела...
Когда пьесу все-таки поставили в Театре Ленинского комсомола, а потом она с триумфом прошла по театрам СССР, на нас, голодающих, вдруг свалилось богатство: папа получил большой гонорар. Первым делом купил несколько китайских клетчатых пледов, и из них сшили одежду родителям и мне. В непривычном для окружающих клетчатом пальто папа выглядел эффектно. Он ненавидел общепринятые стандарты и всегда экспериментировал со своей внешностью. Одно время носил модную шкиперскую бородку, к ней завел и трубку.
А через несколько лет, когда на нас деньги, по словам мамы, буквально полились рекой, родители купили кооперативную квартиру, двухэтажную дачу в Переделкино, машину. Мы стали отдыхать в Крыму и на Рижском взморье. Словом, Купиш нагрянул из Парижа!
Дома начались бесконечные застолья, у нас в гостях перебывала вся театральная Москва. Готовила в основном мама. Кухню она никому не доверяла. У нас теперь появились шофер, домработницы, постоянно сменяющие друг друга, — у мамы был сложный характер, она со всеми ссорилась. Папин приятель драматург Исидор Шток шутил по этому поводу: «На этом доме надо повесить объявление «Вечно требуется домработница».
Уйдя из театра, мама дико комплексовала и обвиняла папу, что карьера ее не сложилась. Отец посоветовал заняться... теннисом. Однажды он пошел тайком посмотреть, как она играет. Когда мама вернулась домой, папа воскликнул: «Аня, сегодня великий день! Ты доказала, что можешь это сделать».
Однако мама по-прежнему предпринимала попытки вернуться в театр, показывалась самому Охлопкову. Тот ее отговаривал: «Посмотри, какие у тебя дети, какой дом! Зачем тебе эти дрязги и интриги театрального мира?» Уже гораздо позднее мама все-таки добилась своего и стала работать консультантом по сценической речи при ВТО.
Я никогда не собиралась стать актрисой, как мама. Однажды прочла книгу слепоглухой поэтессы Ольги Скороходовой «Как я воспринимаю окружающий мир» и решила посвятить жизнь облегчению участи таких людей. Поступила в педагогический на дефектологический факультет.
В студенческие годы у меня была очень веселая компания переделкинских писательских детей. Будущий журналист Саша Авдеенко был женат на дочери писателя Никулина Саше, ее сестра Оля была замужем за художником Володей Медведевым, он впоследствии женился на моей Галке. Там же были Миша Ардов, теперь священник, — веселый, заводной, обожающий женщин, Азарий Плисецкий — брат Майи, Боря Мессерер, Лева Збарский...
Я была там самой младшей. Мы вместе ездили на машинах в Коктебель. Все ко мне относились как к маленькой невинной девочке, хотя мне было лет восемнадцать-девятнадцать. Авдеенко постоянно следил, чтобы никто не обидел. Мама в это время отдыхала с Кириллом в Коктебеле, ждала меня и страшно волновалась. Она строго-настрого приказала Сашке: «Варвару вернуть в целости и сохранности!» Почему-то я всегда оказывалась в машине Азарика. Машина все время ломалась по дороге, и мы ее чинили. Брат Майи Плисецкой стал солистом Национального балета Кубы, был партнером Алисии Алонсо, потом работал в разных театрах мира.
В Судаке мы останавливались в доме художника Бруни, жарили шашлыки, пили молодое крымское вино. Помню, вечером вдруг все парами разбрелись по комнатам: у всех романы, любовь... Я стучусь к кому-то — заперто на ключ. Володя Медведев потом даже картину нарисовал — ходит милое дитя Варечка со свечкой по дому с растерянным лицом: «Куда все делись?»
Когда я познакомилась со своим будущим мужем Саввой Кулишом, мне исполнился двадцать один год. Кстати, в момент знакомства у меня был роман со студентом ВГИКа Димой Оганяном, другом Алеши Габриловича, жившего в нашем писательском доме.
Савва в моей жизни появился как в сказке — под бой курантов. Это была вечеринка по случаю старого Нового года в Доме кино.
Я всегда была страшной модницей. Покупала заморские наряды у спекулянток, бегала по рижским комиссионкам. Специально к Новому году достала французское платье-чулок, очень обтягивающее фигуру. Под него невозможно было надеть белье. Когда за мной зашли Алеша с Димой, последний глянул на меня и сказал раздраженно:
— Я с тобой никуда не пойду!
— Ну и не ходи! — взяла под руку Габриловича. Диме ничего не оставалось делать, как плестись сзади.
В ресторане за наш столик подсел какой-то тип. Габрилович сказал: «Варя, знакомься. Это Гена Шпаликов, мы вместе учились». Гена непрерывно приглашал меня танцевать. И вдруг, когда начали бить часы, появляется Савва. Выглядел Кулиш, надо сказать, возмутительно. Лохматый, в каком-то лыжном костюме, в ботинках на шнуровке. Мне он совершенно не понравился. «Надо же, каких подозрительных типов в Дом кино пускают!» — подумала я.
Ребята кинулись к нему:
— О! Савва, привет!
— Я со съемки.
Он садится напротив и оглядывает меня недовольным взглядом. Как выяснилось позже, я на него тоже не произвела впечатления. Мол, что это за девица страшно намалеванная?! Но когда Гена пригласил меня на очередной танец и я поднялась, Савва (как он потом мне сказал) про себя охнул: «Ну, такой фигуры я еще не видел!»
После этой вечеринки мы долго не сталкивались. И вдруг встреча! Оказывается, Савва жил с родителями на той же улице, что и я. Идем большой компанией. У метро «Аэропорт» буквально потоп. И тут один знакомый взял меня на руки и понес через лужи. Он шел, а сзади вся компания ржала и гадала: донесет он Варьку или свалится с ней в воду? Чувствую на себе чей-то пристальный взгляд. Оглядываюсь, а это тот самый лохматый парень.
— Савва! — закричали ему ребята.
— Я спешу, — сказал он и ушел. Но взгляд его я запомнила.
Встретились снова только через полгода, и то случайно. Мы с моей подругой Наташей сделали в парикмахерской модные, с начесом, прически. И вот я с этой бабеттой на голове спускаюсь по эскалатору в метро. Смотрю, Савва поднимается вверх.
— Варя, подожди! — крикнул он. — Ты куда, домой? Я тебя провожу.
Подождала, пока он спустится. Кулиш спрашивает:
— А что ты делаешь в выходной?
— Наверное, придется к родителям в Переделкино ехать.
— Давай лучше пойдем на американскую выставку.
— Давай.
И с этой выставки начался наш роман...
Еще в метро я заметила, что Савва был чем-то подавлен. Его лучший друг Володя Китайский, безумно талантливый начинающий режиссер, собирался снимать фильм по сценарию Шпаликова. Савва должен был быть у него оператором. Музыку писал молоденький Микаэл Таривердиев. Когда ребята пригласили на главную роль Машу Вертинскую, мама юной дебютантки решила посмотреть, в чьи руки она отдает дочь. Лидия Владимировна встретилась с Геной, Саввой, Володей и Микаэлом и сказала Маше: «Нет! Я тебя этим не отдам!» Потом, правда, они сговорились. Но Володя Китайский повесился в лесу под Сергиевым Посадом и картину остановили. Савва всю жизнь себя корил, что не спас друга. А мне потом признался: «Когда я тебя увидел на эскалаторе, меня словно молнией прошибло. Как будто Володю бог забрал, а тебя дал».
Вначале я скрывала от родителей наши встречи. Мы просто гуляли по улицам, музеям, Савва пел песни, читал стихи. Для меня это было очень необычно — идет по улице, вдруг как запоет громко! Я больше привыкла к обычным знакам внимания: рестораны, кафе, театры. А тут так романтично!
Отец с матерью были в Англии, а мне поручили везти Кирилла на Рижское взморье, куда они потом собирались приехать. Накануне отъезда я носилась целый день со сборами и ничего не ела. Вечером Савва пригласил меня в ресторан гостиницы «Советская». Нам подали испанский коньяк. От волнения мне и есть не хотелось — тяну рюмку за рюмкой и не закусываю. «Странная девочка, — подумал Савва. — Не ест, а все пьет и пьет...»
Все было нормально: мы танцевали, шутили, а когда стали выходить из ресторана, у меня закружилась голова и я упала на руки Саввы. Как он меня дотащил до скамеечки у метро «Динамо», не помню. Попросил каких-то девочек меня посторожить и побежал ловить такси. Уговорил солдата, который дико спешил, и они вдвоем погрузили меня в уазик. Савва внес меня, как бревно, в квартиру и всю ночь за мной ухаживал. Пришлось даже скорую вызывать.
Утром Савва еле довез меня до поезда. Кириллу сказали: «Варя заболела!» И он всю дорогу по-братски менял мне компрессы на голове.
Вскоре в Дубулты приехали родители. Живем-живем, а Савва... меня не ищет, хотя и обещал. Наконец я не выдержала и упросила подружку позвонить в Москву.
— Савва уехал в киноэкспедицию в Лиепаю.
— Не пишет, не ищет! Все кончено! Конечно, он решил, что я горькая пьяница! — рыдаю на плече у Наташки.
Как-то утром играю с тренером в теннис. Вдруг чувствую, на меня кто-то смотрит. Савва! Что он подумал, наблюдая следующую сцену: девушка бросает ракетку, прячет лицо в ладонях и бежит прочь?! А я была без косметики и испугалась — вдруг он решит: мало того что Варя пьет, она еще и уродина!
Когда мы вернулись в Москву, Савва даже не поинтересовался, хочу ли я за него замуж, сразу же пошел к родителям просить моей руки. Я удивилась, что они согласились не раздумывая. Моя подруга отговаривала меня от опрометчивого шага: «За кого ты выходишь замуж? Он же какой-то ассистент оператора! Да у тебя такие ухажеры!»
Савва с папой, кстати, очень быстро подружились, вместе писали сценарий. Муж поставил по отцовской пьесе фильм «Сказки... сказки... сказки старого Арбата», где играли Зиновий Гердт и Игорь Владимиров. Папа очень серьезно относился к Савве. Как-то моя сестра пожаловалась ему:
— Савва лежит на диване и ничего не делает. Не зарабатывает Варе деньги.
Папа ответил:
— Галка, хочет он лежать на диване и смотреть в потолок — пусть лежит. Ты не знаешь, что такое творчество...
Свадьбу справляли в ресторане «Прага». У меня была длинная до полу фата — что-то невиданное для того времени. Ее несли Николай Павлович Охлопков и Валентин Плучек. Мы с Саввой шли по анфиладе залов ресторана, и публика нам аплодировала.
Устраивала торжество Мария Миронова, большая подруга родителей. Мария Владимировна руководила «процессом», заказывала блюда, рассылала приглашения, рассаживала гостей. Правда, забыла заказать оркестр. На наше счастье в зале лежали музыкальные инструменты. И тогда Андрюша Миронов быстро сколотил джаз-банд из друзей, сам лихо играл на контрабасе, пощипывая струны как заправский музыкант.
Андрей тогда только окончил театральное училище. Плучек на нашей свадьбе жаловался моим родителям: «Миронова подсуропила мне своего сына Андрея. Такого толстого увальня! Не знаю, талантливый он, не талантливый... Что мне с ним делать?» Через два года это был актер номер один Театра сатиры!
Родители Миронова часто бывали у нас дома. И тем не менее я с Андреем ни разу не сталкивалась. Детей не принято было водить по гостям. Первый раз увиделись на встрече старого Нового года в ЦДРИ. Мой класс только что объединили с мальчиками. Мы готовились с одноклассниками собраться компанией на квартире. Каждый уже был кем-то увлечен — шестнадцать лет! И вдруг родители объявляют, что я иду вместе с ними в ЦДРИ, где они отмечают Новый год с семьей Мироновых — Менакеров. Я пришла в отчаяние: со взрослыми сидеть такая скука! А они очень серьезно стали готовиться к моему первому «балу». У самой знаменитой портнихи в Москве Ефимовой заказали мне черное платье из тяжелого, блестящего шелка с подолом разной длины: впереди короче, сзади длиннее. Не знаю, почему они решили школьницу вырядить в черное, но платье было очень красивым. Это единственное, что примирило меня с печальной действительностью.
Пришли в ЦДРИ. Только сели, как в зале появились Миронова и Менакер с сыном. Меня посадили рядом с ним. «Варя, познакомься, это твой кавалер!» — сказала мама. Мы угрюмо посмотрели друг на друга и одновременно отодвинулись. Андрюша Миронов был толстым прыщавым мальчиком. Да и я, если честно, была страшненькой. Нас заставили прийти сюда родители. Наверное, они мечтали породниться. «Пойдите потанцуйте!» — хором стали уговаривать. Не помню, танцевали мы или нет, но друг другу точно не понравились. Я про себя думала: «Ну что родители мне этого противного краснощекого подсовывают?!» Быстро отвлеклась происходящим вокруг: сверкала нарядная елка, мигали разноцветные фонарики, гремела музыка, к нашему столику подходили с поздравлениями родительские знакомые. Они все наперебой говорили мне комплименты: «Как Варечка выросла! Похорошела!»
После этого вечера мы с Андреем не встречались. Я знаю, что ему нравилась моя сестра Галя, он кому-то сказал: «Самая красивая девушка Москвы — Галя Арбузова». Потом, уже повзрослев, по-приятельски общались. Когда я вышла замуж за Савву Кулиша, мы с ним пошли на спектакль «Клоп» в Театр сатиры. И я ахнула: на сцене играл блестящий актер невероятного обаяния. Савва очень ценил Андрея как профессионала. Он предложил ему роль Гребана в фильме «Мертвый сезон», но из-за гастролей Миронов вынужден был отказаться.
К моменту нашей женитьбы прошло всего два года, как Савва окончил ВГИК, приглашений на полный метр он еще не получил. Снимал для киножурналов, новогодние елки в Кремле. И тем не менее муж сразу же предупредил: «Не хочу жить на деньги твоих родителей. Ты это учти!» И папа дал мне понять, что я замужем и снабжение закончилось. А я не знала, что такое магазин, сколько стоит хлеб, где достать еду. У нас была обеспеченная семья, где никогда не переводились деньги. Мама тайно от мужчин подсовывала их мне, шмотки покупала. И тут я поняла, что придется жить на зарплату мужа. Сижу жду, как велено, его первую получку. Савва приходит, а денег нет!
— Ты знаешь, у одного приятеля случилось несчастье, я ему одолжил.
— А как же мы будем жить?
Савва всем одалживал, никто ему никогда не отдавал. Однажды получает крупную сумму. Вместо того чтобы экономно разложить все по частям, мы решаем:
— Ну что? Летим в Ялту?
— Летим!
Гуляем там два-три дня, кутим в ресторане и без копейки возвращаемся в Москву.
Вскоре я стала работать в интернате для слабослышащих детей. Дежурила там ночами, мне было очень жалко ребят, которых не забирали родители на выходные, и приводила их домой. Очень скоро наш дом превратился в «детский сад».
У Саввы первое время не складывалось с постоянной работой. Одна случайная встреча перевернула его жизнь. Шел он как-то по «Мосфильму» и встретил Михаила Ромма. Тот помнил, что Кулиш был способным студентом во ВГИКе, и пригласил его режиссером-практикантом к себе на «Обыкновенный фашизм». Родители мужа дико на меня обиделись, считая, что это я его толкаю на такой шаг: «Оператор — это всегда хлеб! А режиссер-практикант — неизвестно кто».
Но после того как Савва получил Гран-при «Золотой дракон» в Польше за документальный фильм «Последние письма», его позвали на «Ленфильм». На студии дали сценарий «Путь к рыжему пирогу», который проталкивал КГБ. Сценарий был плохой, но все думали: «Найдется какой-нибудь дурак, который возьмется, мы его и запустим». И дурак нашелся! У Саввы не было выхода. Для режиссера без образования — это был шанс! Кулиш переписал сценарий и стал снимать фильм под названием «Мертвый сезон».
Когда Савва пригласил на главную роль Баниониса, все были против: «Да какой он разведчик? Некрасивый, без выправки...» Были две другие кандидатуры: Тихонов и Владлен Давыдов. Даже Ромм говорил Савве: «Да возьми ты нормального актера». Потом он признал, что ошибался, и даже сказал, что не нужно слушать учителей. Сам Банионис вспоминал, что ехал на пробы без всякой надежды: «Думал, попаду в Ленинград, получу суточные и куплю в Гостином дворе запчасти для машины».
Перед отъездом на съемки Савва сказал: «Ты знаешь, я устал. Мне нужна жена. Увольняйся и приезжай». И я рванула к нему в экспедицию. Родители очень переживали: «Варя, как можно бросать работу?!» Но я стала работать женой режиссера...
Много сцен в «Мертвом сезоне» снимали в Вильнюсе и Таллине. Савва там со всеми передружился, и когда нужна была массовка в соборе, на его предложение откликнулась куча народу. Кстати, одним из актеров был будущий президент Эстонии Леннарт Мери. Снимался там и сын композитора Прокофьева Олег.
А еще в картине снимались... мои вещи. Анда Зайце играла секретаря героя Юри Ярвета, и ее надо было одеть по-западному. Вот и пригодились мои плащ, сапоги и шляпка.
Однажды на съемках произошел курьезный случай. Приезжаю к Савве в Вильнюс и заселяюсь в номер мужа. А в этот момент у Кулиша были напряженные отношения с дирекцией картины: разведчики, мол, на наших не похожи. К тому же один из сценаристов был из КГБ и в отместку, что Савва переписал его гениальный сценарий (без копейки денег!), мечтал снять режиссера с картины. А для этого что лучше всего подходит? Конечно «аморалка»!
Я, ни о чем не подозревая, переодеваюсь в номере, вдруг раздается стук в дверь:
— У вас после одиннадцати находится посторонняя женщина. Немедленно откройте дверь!
— Не открою! — кричит Савва.
— Да открой, я же не посторонняя, — уговариваю я.
Он ни в какую.
— Сиди тихо! — велит мне.
— Мы вызовем милицию! — бушуют за дверью.
— Вызывайте! — кричит Савва.
В дверь колотит уже большая компания: директор, дежурная по коридору и милиционер. Страсти накалились:
— Откройте, или мы будем ломать дверь.
— Ломайте, — соглашается Савва.
Они выломали дверь, и милиционер кинулся ко мне:
— Ваши документы.
А я по паспорту не Кулиш, а Арбузова.
— Во-о-т! — завопил радостно директор. — Я же говорил, что у него посторонняя женщина!
— Листайте дальше, — спокойно велел Савва.
Первой все поняла дежурная и быстренько удалилась, за ней разобрался в ситуации милиционер. Дольше всех не мог поверить своим глазам опозорившийся директор...
После «Мертвого сезона» Савва собирался писать сценарий с Геной Шпаликовым, но запустился с фильмом «Комитет 19». Часть съемок проходила в Сочи. Кулиш понимал, что с Геной творится что-то не то, и позвонил ему: «Приезжай. Будем писать здесь». Савва хотел его поддержать, но Гена уже сильно пил. Сценарий так и остался недописанным. Шпаликов повесился на одной из дач в Переделкино. Ему было всего тридцать семь. На Генкиных похоронах со мной случилась истерика, я все не могла поверить в его нелепую смерть...
Хочу вспомнить один интересный эпизод. В 1979 году Кулиш снял фильм «Взлет» про Константина Циолковского. В том же году его показали на Московском международном кинофестивале. После просмотра Женя Евтушенко, сыгравший главную роль, сказал Савве, что пришел с другом и тому картина так понравилась, что он попросил познакомить его с режиссером. Этим другом оказался не кто иной, как Габриэль Гарсиа Маркес. На закрытии фестиваля, где мужу вручили Серебряную премию, знакомство состоялось, после чего они долго что-то обсуждали со знаменитым писателем.
Мы никогда с Саввой не расставались, но бурные выяснения отношений и ссоры были. Первым всегда мирился он. Помню, звоню подруге и рыдаю: «Наташка, мы расходимся!» Весь день трагическое настроение. Приходит с работы Савва как ни в чем не бывало. И все хорошо.
У нас не было детей — Савва очень переживал. Еще до нашей свадьбы я сделала от него аборт, страшась родителей, потом мы думали, что рано еще, а потом не получалось. Савва стал моим ребенком.
В остальном все было прекрасно, и вдруг случилось непредвиденное: мои родители развелись, прожив почти тридцать лет. Папа был единственным мужчиной у мамы, и она очень тяжело переносила его увлечения. А увлечения у него были. Своим непостоянством он доводил маму до белого каления. Помню с детства, что родители часто ссорились. Вот мама что-то резкое говорит отцу, он уходит, потом возвращается, они обнимаются и стоят так молча. Я вклиниваюсь между родительскими коленями и обнимаю их тоже. Так хотелось, чтобы они поскорее помирились...
Мне все равно кажется, что они ни за что не развелись бы, если бы не тяжелый мамин характер. Она была бескомпромиссной и очень властной. С возрастом это только усилилось. Удивляюсь, что папа так долго терпел. Однажды, узнав об очередной интрижке, мама выгнала его из дома. И подала на развод.
Это было тяжелым ударом для всех нас. Папа поселился в Переделкино в Доме творчества, неподалеку от нашей дачи. Он хотел с мамой помириться, но она ни в какую! В день ее рождения прислал огромную корзину невиданных цветов. Мама немедленно отправила ее обратно и велела шоферу: «Поставь корзину ему под дверь!»
В итоге они развелись, папа женился на актрисе Театра Ленинского комсомола Маргарите Лифановой, бывшей жене режиссера Театра Вахтангова Евгения Симонова. Она была моложе мамы.
Я с отцом прекратила разговаривать, но через какое-то время мама уговорила наладить с ним отношения. На премьеру «Мертвого сезона» в Дом кино они пришли с Ритой. Краешком глаза я следила за ним. Отец явно хотел ко мне подойти, но сделала вид, что не замечаю его. В упор не вижу! В папином взгляде была такая боль...
Он очень переживал, что дети приняли сторону мамы. Особенно — Кирилл. Я-то была замужем, а Кирилл остался с мамой. Все эти семейные перипетии отразились в отцовской пьесе «Жестокие игры».
Так случилось, что Савва оказался во главе нашей семьи. После ухода отца он практически заменил его моему пятнадцатилетнему брату Кириллу. Кулиш считал, что если взял меня в жены, должен заботиться обо всем семействе. Всю жизнь папа возил нам из-за границы подарки. И вот возвращается Савва из очередной поездки и одаривает всех. Мне ничего!
— А я? — возмущаюсь.
— Ты переживешь, — отвечает он. — А Кириллу и маме внимание сейчас особенно нужно.
Хотя и папа нас не забывал и по старой традиции привозил всем подарки. На все дни рождения обязательно приезжал к нам один, без жены, Новый год тоже встречали иногда вместе. Постепенно мы восстановили отношения...
Перед тем как его увезли в больницу, откуда он уже не вернулся, позвонил маме:
— Прости меня за все...
А мама ему ответила:
— Жизнь с вами была самым большим счастьем в моей жизни!
Когда они разошлись, она стала называть бывшего мужа «Алексей Николаевич» и обращаться на «вы». Умирая, папа сказал Кириллу: «Ты знаешь, я очень виноват перед ней. А ведь я ее очень любил...»
Уходя, отец оставил нам дачу и квартиру. Мало того, он продолжал содержать маму с Кириллом. И когда умер, оказалось, что и завещание им составлено так, что мама всегда получала авторских отчислений в два раза больше, чем мы. Даже больше, чем вдова.
Савва время затишья в кино прошел трудно. Как и все — очень мучился без работы и денег. Нас спасла моя подруга из Франции, предложив мне стать представителем парфюмерной фирмы Nina Ricci в Москве. Четыре года я там проработала. Савва очень болезненно переживал, что я зарабатываю, а он нет. И как только представилась возможность, «уволил» меня с работы.
Его пригласили в Англию снимать документальную картину «Икона и топор». Мы там прожили четыре месяца. Этот фильм об уничтожении русской культуры имел большой успех. Однако никаких правительственных наград и премий у Кулиша никогда не было. Мало того — муж ухитрялся не получать положенные ему постановочные. Например, «Мертвый сезон» планировался как односерийный, и за пленку второй серии вычли деньги из гонорара Кулиша! Он был бессребреником, кто-то сказал: «Савва и деньги — вещи несовместимые!»
Помимо непосредственной режиссерской работы Кулиш преподавал во ВГИКе, возглавлял московскую организацию кинематографистов и помогал многим...
Его последний фильм «Прощай, XX век! Прости...» был о тяжелом наследии прошедшего столетия: о войне, репрессиях, фашизме, геноциде. Во время работы над ним, а это двенадцать серий для телевидения, Савва пропадал сутками на студии, плохо выглядел. Весь белый, седой, старый стал. Как-то с грустью сказал: «Этот фильм не будет показан». Так, к сожалению, и случилось. Ни один телевизионный канал на родине его не показал. Демонстрировали только за рубежом.
Однажды Савва потерял сознание в Третьяковке, куда водил иностранных друзей на экскурсию. И в результате опоздал на поезд в Ярославль, где он должен был представлять фильм. Я обрадовалась: «Ну, все, значит, ты никуда не едешь». Но, к сожалению, за ним прислали машину. В Ярославле ему опять стало плохо, случился инсульт. Не верила, что это серьезно, ведь я с ним разговаривала, мне казалось, он меня слышит...
Когда Савва умер, решила, что уеду, не буду здесь жить. А потом мне предложили работать в его студии «НЭЦКИ». Там были задействованы замечательные режиссеры, сценаристы и операторы. При жизни Саввы сняли шестьдесят картин из проекта «100 фильмов о Москве».
На девятый день после ухода Кулиша один из учредителей компании экономист Виталий Исаевич Кошкин сказал: «Завтра ты придешь на его место и будешь работать». И я пришла и села в кресло Саввы, не представляя, что будет дальше. Вдруг кто-то подбегает: «Варвара Алексеевна, звонят из Выборга, хотят устроить вечер памяти Кулиша». Потом один деловой звонок, другой... и я втянулась помимо воли в это дело.
Вскоре стала заниматься фестивалем «Окно в Европу» в Выборге, который основал Савва. В далеком 1993 году вместе с друзьями — Таривердиевым, Марленом Хуциевым и Геворгом Нерсисяном — придумали фестиваль отечественного кино. Каждый год в августе обязательно на него приезжаю. Я член Президентского совета Русско-Европейской киноассоциации, учредителя фестиваля. Для меня здесь все связано с любимым мужем. Вручая премию его памяти, всегда думаю: «А Савва дал бы ее этому человеку, или я где-то сплоховала?»
Мы с Саввой очень весело прожили жизнь, она пролетела как один день, хотя были вместе почти сорок лет. Однажды, уже после его ухода из жизни, меня спросили: «А были у Кулиша любовницы? Вы знаете что-нибудь об этом?» Задумалась. Может, и были, но я ничего не знала. И счастлива этим....
Я научилась смотреть на мир его глазами, а он доверял мне как себе. Вот и весь секрет долголетия нашего брака. Если в отношениях остается нежность, значит, вы удачно вместе прожили жизнь...
Статьи по теме:
Свежие комментарии